ТЕСТЬ

Северная панорама

к 100-летию ивана истомина

Воспоминания детей Ивана Истомина
об отце и его друзьях

Северная панорама Рассказы Валентины Ивановны, 1944 года рождения

УТКА «ЭСПРЕССО», ФАРШ ИЗ ОЛЕНИНЫ, ДРУЖБА ВРОЗЬ

Мамы не было дома — она лежала в больнице с младшим Санечкой. Утро. Папа варит суп из утки. Суп на плите уже почти готов, утка сварилась, осталось только его заправить чем-то, чтобы был гуще. Он решил это сделать с помощью панировочных сухарей. Пачка «Сухари» и «Ячменный кофе» в похожих упаковках стояли рядом на полке. Папа сыпанул сухари в кипящий суп прямо из пачки. Когда в нос ему ударил запах кофе, он понял, что это не сухари. Надо было спасать хотя бы утку. «Валя! Толя! Помогите!»- папа на костылях не мог сам быстро это сделать. Утку мы с Толей вынули, но супчика этого уж похлебать не пришлось.

…Помню, как-то накануне праздника 7 ноября шёл забой оленей. Мы, как и другие семьи, купили тушку оленя на зиму. Сейчас, перед праздником, имея мясо, готовили фарш на пельмени. На кухне были заняты дети и отец. Кто-то нарезал мясо на куски, кто-то закладывал их в мясорубку, кто-то крутил рукоятку мясорубки. Отец поправлял куски на входе в мясорубку и руководил процессом в целом. Открывается дверь, заходит сосед дядя Вася: «С наступающим вас!». Как многие коми-зыряне, он был энергичный балагур. Они с отцом начинают бурно обсуждать новости. Дядя Вася сразу включается в дело. Мы становимся лишними и с радостью уходим в комнату к своим занятиям. Через какое-то время с кухни несётся
крик отца: «Ой! Ой! Ой!». Мы прибегаем на кухню. Папа охает, дядя Вася дико извиняется и разглядывает его руку. Они так весело беседовали, не глядя, что делают, что палец отца попал в мясорубку. Кости не пострадали, но палец ещё долго выглядел ужасно. Нам, детям, урок на будущее

— неуёмное веселье за работой плохо кончается.

Нужно заметить, что дядя Вася был милиционером и даже ходил с наганом в кобуре. Однажды папа и дядя Вася поссорились, да так и не помирились до самого нашего отъезда из Салехарда. Кто из них был прав, а кто виноват, судите сами. Зашёл дядя Вася к папе после работы, в форме, достал из кармана четушку водки. Потом слышно, разговаривают громко по-зырянски, что-то возятся, кричать начали. Дядя Вася выскочил из комнаты и убежал, ругаясь к себе домой. А, оказывается, он начал подшучивать над отцом, мол, давай поборемся, а тот говорит: «Давай!». Дядя Вася схватил отца и положил его на пол. Отец же отнёсся к борьбе со всей серьёзностью и стал отбиваться своей единственной здоровой ногой. Попал дяде Васе под глаз. На следующий день тот с заплывшим глазом зашёл, видимо, объясниться, но вскоре ушёл. Больше никогда не приходил, обиделся.

Северная панорама
Иван
Истомин с дочерью Валентиной

БОЛЬНЫМИ РУКАМИ

Папа, хоть и был инвалидом на костылях и с искалеченными руками, многое делал не хуже здорового человека. Сидя на полу, орудовал ножовкой и молотком. Сделал курятник на
кухне. Занимался фотографией, причём у него не было приспособлений, не было увеличителя. Он печатал фотографии со стеклянных пластинок, подсвечивая зажжённой спичкой. Ему много приходилось писать. Ручку или карандаш он удерживал пальцами правой руки, прижимаясь щекой к ручке, двигал её подбородком. Должны вроде бы выходить каракули, но он добился красивого почерка.

После принятия в Союз писателей в 1955 году папа приобрел пишущую машинку. Не каждому разрешалось тогда иметь такую машинку. Он мог попадать по нужным клавишам только средним пальцем левой руки. Так он все свои книжки напечатал одним пальцем. Левая рука сгибалась и разгибалась в локте, а у правой руки пальцы могли держать что-нибудь. Ими он брал предмет, а левой рукой поддерживал и передвигал правую руку.

Мы с детства, с рождения, видели отца таким и не представляли его никаким другим. Сам он никогда не акцентировал, что он инвалид, а мы привыкли к тому, что он просил нас подать что-нибудь, принести, отнести и т.д. Это было как-то естественно. Вот он сидит, работает. Плечи узкие, острые. Руки как плети, худенькие. Левая рука более развита физически, потому что в раннем возрасте, до 9-ти лет, когда у него ещё не было костылей, он передвигался ползком, опирался на левую руку и отталкивался правой ногой. Левая нога тогда ещё не была ампутирована, но была безжизненная. Поэтому более развились физически левая рука и правая нога. Отец писал правой рукой. Писать приходилось много, рука была слабой, пальцы плохо слушались и он помогал руке подбородком. Запомнилась его поза — очень низко склонившись над столом, будто он писал носом. При всём этом почерк у него был каллиграфически красивым и разборчивым. Костыли всегда были рядом с ним. Привычным движением он забрасывал их в подмышки. Затем, опираясь на правую ногу, поднимался и, придерживая костыли руками, шёл. Передвигаться на костылях ему было трудно, так как из-за слабости рук он опирался не на руки, а на подмышки. Длительная ходьба была мучительной. Иногда натирал подмышки до волдырей, до крови. Например, когда ходил в баню. Она находилась далеко. Но папа был оптимистом. Мы никогда не слышали от него стенаний по поводу своей инвалидности. Говорил, что с костылями у него три ноги и ему трудно представить, как люди ходят на двух ногах и не падают. Иногда отец приговаривал из послевоенной частушки: «Хорошо тому живётся, у кого одна нога. Сапогов не надо много и портяночка одна».

Отец стал инвалидом в возрасте 3-х лет. То, что это был полиомиелит, определили в Омске в 30-х годах. От своих родителей он узнал, что до болезни он рано начал ходить, был очень подвижным, шустрым мальчиком, любил плясать. Но те ощущения, когда он был на двух ногах, позабылись.

В Салехарде папа был редактором газеты «Красный Север» на ненецком языке, вёл общественную работу, но работал на дому, общаясь с редакцией, типографией по телефону и с помощью курьеров. Курьерами, зачастую, служили и мы, дети. На всю жизнь запомнились бумажные рулончики, которые мы носили туда-сюда. В типографии печатали «гранки», черновики. Отец их редактировал, сворачивал листки в рулончик, получалась «эстафетная палочка». Мы бегали с этими «эстафетными палочками» от дома до редакции, до типографии и обратно. И всю жизнь, как только у меня в руках оказывается подобный рулончик, я вспоминаю детство, отца, Салехард. Иногда для перепечатки относили бумаги машинисткам. Красивые тёти строчили на пишущих машинках, как из пулемёта, только пальчики мелькали. Видя мою весьма скромную одежду, они однажды спросили, как мы живём, как учимся, сколько папа получает. Папа получал тогда, в 50-х годах, около тысячи рублей в месяц. Они переглянулись, говорят: «Ну, это хорошо, прилично». Но эту сумму надо было поделить на шестерых, столько нас было в семье, а зарабатывал только папа. Он был активный, деятельный инициативный, а это, как известно, наказывается общественными нагрузками, которые нарастают как снежный ком. Отказаться невозможно. Одной из нагрузок была стенная газета, отнимающая много драгоценного времени. Она выпускалась по значимым событиям, к каждому празднику, была политическим органом. Замены отцу не было, он был обречён не только собирать материал для газеты, уговаривать людей писать заметки, но и полностью её оформлять красочно, художественно. Перед праздником, когда и так в работе повышенная нагрузка, всё «горит», приносили к нам в дом огромную фанерную доску, обрамлённую рамкой. На неё крепился лист ватмана. Отец располагает заметки. Каждую украшает броским заголовком или рисунком. Работает акварельными красками. Краски очень красивые. Яркие, чистые цвета. Отец говорил, что их ему подарил художник Эллер. Я любила наблюдать, как отец макал кисть в краску, писал разноцветные заголовки. От этих цветов у меня дух захватывало. Я просила его: «Вот этой красочкой нарисуй, или вот этой». Я ему мешала. Доходило до того, что он меня прогонял. Эту работу он, в основном делал ночью. Кроме меня в семье были ещё любители «улучшить» отцовскую живопись. Папа писал картину «Ленин на Ямале» в мастерской Торговой школы. Зашёл туда наш старший брат Эдик, ему было 5-6 лет. В центре картины был изображён костёр. Эдик взял кисть, красную краску и превратил небольшой костёр в большой «пожар». Папе пришлось соскоблить намалёванное и писать заново. Я была маленькая и не помню, какой «гонорар» получил Эдик за соавторство.

Дом наш в Салехарде был маленький. На улицу выходили два окна, а под окнами был огорожен штакетником палисадник. Папа очень любил растения. Он посылал нас искать в лесу цветы и пересаживать в палисадник. Поэтому наш палисадник отличался зеленью: рябина, ольха, верба и густая трава, из которой выглядывали синенькие, красненькие, беленькие цветочки. Каждую весну папа заставлял нас высаживать комнатные цветы-однолетки. Очень любил душицу, бальзамин. Рядом с его письменным столом стоял цветок «Ванька-
мокрый». Много семян цветов он привёз из Гагры, куда ездил по путёвке один без сопровождающих в 1955 году. Дорога от Салехарда до Кавказа была долгой. До Тюмени за путёвкой на пароходе, потом на поезде с пересадками. Он съездил без сопровождающего, на костылях со слабосильными искалеченными руками. Но ведь съездил же! И вернулся благополучно. Привёз всем подарки и сувениры. Рассказывал много интересного. Про встретившихся интересных людей со всей страны, про море и про то, как он приспосабливался к разным условиям. Небольшой чемоданчик он вешал на шею, а сумку на костыль. Ему очень хотелось искупаться в море. Собрав из подтяжек довольно длинную шлейку и прикрепив один конец её к себе, а другой к чему-то надёжному на краю берега, он в набегающих волнах бултыхался от берега в море и обратно. Вернулся домой папа, когда в Салехарде уже был снег и холод. До ст. Лабытнанги ехал на поезде, а оттуда до дома на лошади в кошёвке. Через некоторое время, как он оказался дома, почтальон приносит посылку с мандаринами. Отец её отправил ещё в первый же день, как приехал в Гагры. Полон впечатлений, он, вскоре по приезду домой, поставил мольберт и начал писать небольшую картину: вид на санаторий «Нефтяник» в Гаграх, море, пальмы и себя на набережной. Рассказал он и очень печальную историю. Неподалёку от санатория расположился на берегу моря цыганский табор. Ночью было хорошо слышно, как они поют и пляшут. Однажды папа спросил у окружающих: «Что-то цыган не слыхать. Уехали что ли?». Оказалось, ночью кто-то вырезал цыган всех до одного, включая детей. Забрали золото и украшения. Говорили, что в горах ещё скрывались со времён войны шайки дезертиров или предателей, и сделали это они.